ИСТОРИЯ ИЗ ДАЛЕКОГО ДЕТСТВА…

В канун нового года всегда люблю полистать старые фотографии из семейных альбомов — вспомнить прожитое, немножко погрустить, но чаще порадоваться. Вот мои одноклассники — никто еще ничего не знает, а я уже сейчас (из будущего, которое уже случилось) вижу — Нина станет врачом, Галя — акушеркой, Станислав будет профессором, а вот группа инженеров — Саша, Слава и Виктор. Юра с Витей в тюрьме посидят, там одумаются и уедут на стройки пятилетки, женятся и ничего, проживут как нормальные люди… А этот мальчик — выше нас на голову, у него какие-то странные кисти рук абсолютно красного цвета. Второгодник и его зовут как-то необычно — он так и сам называл себя — Еня.

Собственно говоря, в документах он Женя, Евгений, а Еня — это, наверное, из семьи, есть такая русская традиция звать своих ребятишек уменьшительно-ласкательно. Ну Еня, так Еня. Чем он запомнился, так это непонятностью — почему второгодник? Он прекрасно решал математические задачи, по химии у него была твердая четверка, а вот с речью дела обстояли плохо. Я помню его мучительное напряжение лица на уроке истории, когда он рассказывал про оброк и барщину. «Оне, — тянул Еня, — крестьяне (пауза), ну это (пауза) — баре…»

— Что баре? — уже рычал наш историк, — ну, говори же!

И Еня начинал сначала: «Оне…крестьяне…», ну и так далее. Да, речистым его назвать было трудно, общительным — тоже. Однако на уроке труда он сделал табуретку до конца (а мы, речистые, до половины)… Маме воду из колонки носить не давал — всегда сам. Дрова колол виртуозно — я видела, они в соседях у нас жили. Про него я мало чего знаю — кем он стал, как его жизнь сложилась? Но моя хрупкая жизненка состоялась в дальнейшем именно благодаря ему. Вот эта Новогодняя история.

Вторая четверть закончилась 25 декабря, елку мы отплясали-отпраздновали двадцать шестого, а дальше — гуляй не хочу! Планов воспитательной работы на каникулах в школах не составляли, ребенок должен отдохнуть от школы в семье (и это правильно), мамы у нас у многих не работали, так что отдыхали мы инициативно. Главное — раздобыть большие сани, а там — куча мала — вдоль по главной улице со смехом, писком и визгом, пока не прозвучит грозный голос из какой-нибудь подворотни: «Домой!» Вечером книжки почитать — телевизоры позже появились — и в десять часов уже «баюшки-баю».

Но вот новая инициатива: а давайте на лыжах в «Дикий» пойдем?! «Дикий» — это лес в девяти километрах от нас. Первая задача — доехать (это нетрудно), там костер разжечь, сала на палочках нажарить, перекусить, снежку свежего наглотаться и домой — погода хорошая, морозец без ветра… Форма такая: шаровары, свитер, осеннее пальто, ремнем солдатским подпоясанное, платок, валенки (лыжи у нас на валенках были, а не на ботинках). Еда не проблема, родители отпустили, ну и вперед — ни тебе согласований маршрута, ни ответственных, ни взрослых с нами. Такая анархия, что мама не горюй!

Цепочкой, след в след, выехали… Погода солнечная, без ветра, двигались довольно споро. Быстрота мне давалась нелегко, после перенесенного коклюша была я, как в народе говорили «обздышливая», но вместе со всеми веселилась. Мы изжарили и съели все, что принесли, набегались, наорались. Пора и честь знать — тронулись в обратный путь… Резвее резвых побежали мои одноклассники, а я отстала. Идти становилось все тяжелее и тяжелее, ноги стали подламываться, и с этим уже невозможно было справиться. Вот не стало видно впереди бегущих, а тут еще такая сонливость навалилась! Я уже решила для себя, что прилягу вот здесь в сугроб, минут пятнадцать посплю (можно подумать, что у меня часы были), а потом дойду! Позже я узнала, что именно так и замерзают на морозе люди — сначала они засыпают…

Первым меня, пропавшую, недосчитался Еня. Он грозно остановил колонну и завопил: «А где Костыль?!!» Костылем меня звали за худобу и высокий рост. Но как только я округлилась в свои положенные четырнадцать лет, кличка исчезла сама собой и меня стали называть Людмилкой. Именно так, а не Людой, Люсей, Люсьеной, Милой и прочими именами. Все дружно предположили, что я, Костыль, хитрая, всех обогнала и дома поди уже чай с сахаром пью.

Еня рыкнул: «Чой-то тут не так!» Приказал всем мчаться домой, а сам вернулся меня разыскивать. Нашел засыпающую в сугробе и наорал так, что я проснулась! Откуда у него и красноречие взялось — он мне подробно объяснил, что дура и надо было сразу вопить, что идти не могу, ну и так далее…

Для начала Еня растер меня снегом, затем из пары лыж, палок и двух солдатских ремней он сделал санки, впрягся в повозку — и мы поехали. Сначала я падала, но потом как-то приспособились. Мальчишка он был крупный, сильный, но и ему было нелегко. Ближе к поселку он отдыхал все чаще и чаще, а потом устал совсем…

Еня оставил меня в крайнем доме поселка, попросив хозяев, чтобы я у них погрелась. «Она на Каховской живет, маленько погреется и домой дойдет сама», — доложил он обстановку.

Надо сказать, что меня напоили чаем, застегнули на все пуговицы, проводили до асфальта и уже через пятнадцать минут я была дома — у моих добродетелей висели «ходики» на стене. Родители не паниковали — мы часто на улице дотемна гуляли, словом, пришла и очень хорошо! Никто не беспокоился, телефонов не было, все было на доверии… Такие были времена и нравы.

После каникул в школе Еня не изображал ни спасителя, ни поклонника. Остальным тоже было неинтересно, как я дошла до дома в тот предновогодний вечер. Потекла обычная школьная жизнь, и снова Еня мучился своим красноречием, но смеяться над ним мне больше не хотелось. Он закончил семилетку, ушел в ПТУ, а потом в армию. Вроде бы жизнь нас развела по разные стороны и навсегда.

Но эта история возымела другое предновогоднее продолжение. Спустя много лет я работала в педагогическом училище и под Новый год мне дали новую студентку — ее наставник заболел. В класс вошла милая, крупная девушка с косой и хорошей осанкой. Мы познакомились, и я заметила некоторую странность — у нее были кисти рук красного цвета (где-то уже такое видела, подумалось мне). Музыкой пришлось заниматься основательно некоторое время, как-то разговорились о родне, выясняли, как это относится к слову Родина. «Моя родина — поселок Садово-Дачный», — проговорила девушка. Там и поныне сохранилось родовое гнездо ее семьи. Оказывается, ее отец Анатолий был Ениным сыном, а красные кисти рук — это у них какой-то наследственный признак, доставшийся им от веселого ирландского моряка из восемнадцатого века!

Я была рада служить Ене, обучая его внучку самому прекрасному занятию на свете — музыке! И мы играли на рояле «Вальс» Чайковского в четыре руки: две руки белые и две — красные…

Людмила СУХАРЕВА.